На книжных развалах Парижа, на берегу Сены. На узких улочках солнечного, пропитанного лавандой Прованса. На холодном и сером побережье Ла-Манша.
Мы могли бы пересечь море,
пересечь океан,
все горы мира,
все горы мира,
подняться выше самолетов.
Стена так и остается памятником - надгробием - увешанная вырезками, фотографиями и названиями - где мы были, где мы могли бы быть.
Ты просила отвезти тебя на юг, под палящее солнце, чтобы есть малину с пальцев и пить кокосовую воду. Я бежал на север, обдуваемый всеми ветрами заливов, и мне достаточно было д е р ж а т ь твою руку.
Я так и буду помнить тебя в своих свитерах, в своих шарфах, в своих футболках, в зеркале рядом, в сумраке улиц, спящей в поездах и многочисленных ночных автобусах, пока я охраняю тебя.
Мы могли бы танцевать в темноте ресторанов еще тысячи лет, пролетать тысячи километров над границами, преодолевать их, ломать.
Но я больше не буду искать тебя под проливными парижскими дождями, в духоте средиземноморских городков, не буду стирать мозоли на ладонях, пытаясь догнать тебя на старом раскрученном велосипеде.
Ты просила отвезти тебя на юг, под палящее солнце, чтобы есть малину с пальцев и пить кокосовую воду. Я бежал на север, обдуваемый всеми ветрами заливов, и мне достаточно было д е р ж а т ь твою руку.
Я так и буду помнить тебя в своих свитерах, в своих шарфах, в своих футболках, в зеркале рядом, в сумраке улиц, спящей в поездах и многочисленных ночных автобусах, пока я охраняю тебя.
Мы могли бы танцевать в темноте ресторанов еще тысячи лет, пролетать тысячи километров над границами, преодолевать их, ломать.
Но я больше не буду искать тебя под проливными парижскими дождями, в духоте средиземноморских городков, не буду стирать мозоли на ладонях, пытаясь догнать тебя на старом раскрученном велосипеде.